Ветеран - Страница 8

Люк Скиннер не сводил с задержанных ястребиного взора — на тот случай, если те вдруг надумают что-то выбросить из карманов по дороге к фургону. Но ничто на свете не могло помешать Корнишу заявить констеблям, что ему нужен адвокат, и срочно. А до того он им ничего не скажет. На деле это самое заявление предназначалось вовсе не полицейским, то был намек его более тупоголовому подельнику. И тот его понял.

Формальности заняли примерно час. На улице сгущались сумерки. Медэксперт ушел, оставив заключение, что никаких противопоказаний к допросу задержанных не имеется, с припиской, что на момент ареста состояние носа Прайса было именно таковым.

Задержанных рассадили по отдельным камерам, велели переодеться в бумажные комбинезоны. Потом им принесли по чашке чая и сандвичу из служебного буфета. Все по инструкции, до последней буковки.

Первым делом Бернс заглянул к Прайсу.

— Мне нужен адвокат, — сказал тот. — Иначе ничего не скажу.

С Корнишем то же самое. Он лишь улыбался и настойчиво требовал адвоката.

Дежурным адвокатом был в тот день мистер Лу Слейд. И хотя его оторвали от ужина, он беспрекословно согласился переговорить с новыми клиентами. И прибыл в «каталажку на Доувер» незадолго до девяти, где получил возможность побеседовать с каждым клиентом примерно около получаса в специально отведенной для этого комнате.

— Если хотите, можете проводить допросы в моем присутствии, инспектор, — сказал он, выйдя оттуда. — Но только должен заранее предупредить: никаких показаний мои клиенты давать не собираются. Они изначально отрицают само обвинение. Говорят, что их просто не было в указанном месте в указанное время.

Адвокатом он был опытным и не раз вел подобные дела. Он знал цену своим клиентам и не верил ни единому их слову. Просто профессионально выполнял свою работу, вот и все.

— Как скажете, — ответил Бернс. — Но дело серьезное и доказательства собраны самые веские. И если они сознаются, я даже готов поверить, что жертва разбила голову, упав и ударившись о тротуар. Тогда, учитывая их послужной список, каждый загремит за решетку в Билль годика, эдак, на два. — «Биллем» сокращенно называли тюрьму в Пентон-вилле.

Бернс прекрасно знал, что на теле пострадавшего обнаружат, как минимум, с десяток отметин от ударов тяжелым ботинком. И знал, что Слейд это тоже знает.

— Дело все равно тухлое, мистер Бернс. Я такой товар не покупаю. Они пойдут в полный отказ. Будут все отрицать. И все ваши так называемые разоблачения должны совершаться по закону.

— Само собой, мистер Слейд. К тому же им понадобится очень крепкое алиби. Впрочем, что это я, вы наши правила и так прекрасно знаете.

— Сколько намереваетесь их держать? — осведомился Слейд.

— До семи пятнадцати вечера завтрашнего дня. Суперинтендант продлит на двенадцать часов, но этого, конечно, недостаточно. А потому завтра поеду получать разрешение в магистрате. Последнее заседание там около пяти вечера.

— Что ж, не возражаю, — сказал Слейд. Он был не из тех, кто привык даром тратить время. Клиентами его были два отпетых бандита, избивших человека до полусмерти. Так что срок предварительного задержания судьи продлят и глазом не моргнув. — А что касается допросов, то, сколько на них ни дави, они будут держать язык за зубами.

— Боюсь, что так.

— Ну а теперь, наверное, нам обоим пора по домам, время уже позднее. Тогда до завтра? В девять утра вас устроит?

Бернса это устраивало. Слейд отправился домой.

Прайс и Корниш остались за решеткой. Бернсу нужно было еще сделать последний звонок по телефону. Он набрал номер Лондонского королевского госпиталя и попросил подозвать дежурную медсестру из палаты интенсивной терапии. Может, пострадавший пришел в себя?

Мистер Пол Уиллис тоже работал допоздна этой ночью. Прооперировал юнца-мотоциклиста, который, видимо, вознамерился побить все скоростные рекорды на спуске с холма Арчуэй. Нейрохирург сделал все, что было в его силах, однако шансов на то, что незадачливый гонщик протянет еще с неделю, было ровно пятьдесят на пятьдесят. Ему передали, что Бернс звонил дежурной сестре. И перед тем, как отправиться домой, он сам пошел в палату проверить больного.

Двадцать четыре часа после введения анестезии прошло. Действие препаратов закончилось, и он надеялся увидеть признаки пробуждения сознания. Все по-прежнему. Мониторы показывали, что пульс регулярный, а вот кровяное давление все еще оставалось очень высоким — один из верных признаков поражения тканей мозга. Согласно показаниям шкалы «Глазго» — около трех, — пациент пребывал в глубокой коме.

— Ладно. Дадим ему еще тридцать шесть часов, — сказал он дежурной медсестре. — Хотел уехать за город на этот уик-энд, но теперь не получится. Загляну в субботу утром. Посмотрим, будут ли признаки улучшения, хотя надежды пока что мало. И знаете что, оставьте записку, попросите, чтоб мне сообщили, если ему вдруг станет лучше. Если к девяти утра в субботу положительных сдвигов не произойдет, проведем повторное сканирование.

Второй день подошел к концу. Прайс и Корниш, нажравшись еды из буфета, громко храпели в своих клетках в каталажке на Доувер. Их жертва лежала на спине в палате интенсивной терапии, подключенная к трем умным машинам с мониторами, в тускло-голубоватом свете ламп. И душа ее витала где-то далеко-далеко, в неизведанном и не доступном никому мире.

Мистер Уиллис отбросил на время мысли о пациентах и, сидя в гостиной своего элегантно обставленного дома на Сент-Джон Вуд Террас, смотрел по телевизору старый вестерн с Клиентом Иствудом. Люк Скиннер успел на свидание с хорошенькой студенткой театрального института, с которой познакомился в баре на концерте Бетховена примерно с месяц тому назад. Такого рода увлечения (Бетховена, разумеется, а не девушек) он в «каталажке на Доувер» привык не обсуждать, все равно не поймут.